Постумия - Страница 68

– Вы, наверное, всем так говорите, – прошептала я, отворачиваясь от его дыхания. Там смешались запахи перегара, мятных таблеток и больного желудка.

Мне были неприятны прикосновения Печенина, тошнотворны его ласки. Хотелось подальше откинуть от груди руки с холодными пальцами. Может, раньше он и подошёл бы мне. Даже сейчас следил за собой, был ухоженный. Да и внешне не подкачал – похож на офицера царской армии.

Но время уже ушло, завяли помидоры. Хотелось подлить ему клофелина, чтобы скорее заснул, перестал перебирать пряди моих волос, массировать шею и лопатки. Кроме того, Леонид безостановочно гладил мне спину и то, что ниже. Какой кретин сказал, что это приятно?

– Нет, тебе первой, жизнью клянусь! – сказал Печенин, часто дыша. Он стимулировал меня, а возбудился сам. А я лежала бревном и не понимала, как раньше хотела мужчину. – Сколько лет набежало?

– Двадцать три.

– Я на тридцатник старше – признался Печенин.

Сколько же тогда его жене? Шестьдесят один? Вредно со старухой жить – сам таким станешь.

– Шампанского со льдом хочу, – продолжал капризничать клиент. – Есть у тебя? Никак не расслабиться.

– Сейчас принесу.

Я почувствовала, что если сама не выпью, то сдохну. Шампанское было в баре, кажется. Точно было! Слишком я быстро протрезвела, а до утра ещё далеко.

– Вот, пообщался с тобой, вроде, легче стало. Раньше цари брали молодых наложниц, и потому долго жили. Нет ничего лучше юного тела. И дыхания, пахнущего яблоками. Ты бы к Погосяну присмотрелась. Он действительно очень богат. В доме его отца десять ванных комнат, бассейн, зимний сад на крыше. Громадная библиотека со старинными книгами, терраса на квартал. Он на тебе, конечно, не женится, но на содержание взять может. Помогать будет, если ребёнка родишь. Хочешь, я поговорю?

– Зачем? Не надо! – Эти слова ударили меня, как хлыстом.

Снова вспомнила всё, что было в Москве, две недели назад, и резко села в постели. Я была омерзительна сама себе.

– Сейчас лёд принесу в решётке. Не простудитесь только.

– На «вы» зовёшь… Значит, старенький стал. Извини, Маша, если обидел.

А я вспоминала себя в траурной колонне. Широкая, могучая река скорби текла по центру Москвы. Схватившись под руки с Михоном и Владом, мы шли и молчали. Женина бобровая накидка казалась мне неподъёмно тяжёлой. Тогда я впервые оказалась на мосту и увидела гору цветов. Так получилось, что остановились мы как раз напротив.

Выбивая из решётки лёд, я чувствовала холод тела. Того тела, которое лежит в земле, и скоро совсем исчезнет. А я его обнимала когда-то. Да нет, совсем недавно. Шёл снег, играла музыка, и мы смеялись. Над чем?..

А сейчас перед моими глазами плыли портреты, и никуда от них было не деться. Как поздно я пришла к тебе, Борис, как поздно! Не была ни на Болотной площади, ни на проспекте Сахарова, ни на Якиманке. Брезговала всей этой суетой. Не знала, что за неё убивают…

– Ты очень страдаешь, Марианна, я ведь вижу. – Мы с Леонидом пили, курили, хрустели льдом. – Не надо, успокойся. Понимаю, тебе очень досталось. Но твоя жизнь только начинается. Жди – и дождёшься.

«Она уже закончилась, – думала я, устраиваясь рядом с Печениным под одеялом. – Каждому давать – сломается кровать. А что, кроме мужиков, есть в моей жизни? Чего мне ещё ждать? О чём мечтать? Вот у тебя всё ясно, всё по полочкам разложено. А ведь вы – ровесники. Как странно! Борис был даже старше. Но с тобой ничего не случится. Разве что удар по пьянке хватит – в очередной койке…»

И вдруг мне стало стыдно. Так, что перехватило горло. Печенин не виноват в моих несчастьях, а я сейчас его подставлю… Сказать, что скорее уходил? Нет, это предательство, измена. Скорее бы уж всё это закончилось, и меня отвезли домой! Было тошно, а станет невыносимо – факт. И неизвестно ещё, чем всё это кончится для Леонида Иосифовича.

Я вздрогнула, вскочила и увидела, как с левой груди, сверкнув, скатилась льдинка. Печенин заржал, схватил меня в объятия. Повалил, стал катать с боку на бок. Мне страшно хотелось спать. А он мял мои кости до хруста, до боли. А потом отшлёпал, как ребёнка, по филейной части.

Спрыгнув на ковёр, с схватила брючный ремень Печенина и принялась стегать его по спине, по ногам, по плечам. Материлась и кричала, стараясь выплеснуть в припадке все эмоции, что скопились на сердце. Потом побежала в другую комнату, в третью. И там, под застеклёнными полками с коллекционной посудой я отдалась Леониду в третий, в последний раз.

Над нами тихонько звенели тарелки и чашки в стиле «кантри», хай-тек, классические, гжельские. С противоположной стены смотрели зрачки китайских и японских тарелок. Прямо в окно светил уличный фонарь.

Я знала, что в квартиру есть тайный ход. Им и воспользуется Старик, когда придёт сюда для разговора с Печениным. Сложно сказать, как всё это произойдёт, в каком виде я предстану перед Ерухимовичем. И как посмотрит на меня Леонид, поняв, что произошло на самом деле. А-а, плевать на него с прибором. Я – не я, и мопед не мой…

– «Спи, моя радость, усни, в доме погасли огни!» – вполне приличным тенором распевал Печенин, таская меня на руках по всей квартире.

А я болтала ногами в чёрных кружевных чулках, сжимала в ладонях его затылок. Гладила ямку на шее, тревожила все известные мне точки. Но в то же время отбивалась, мешая отыграть четвёртый акт нашей драмы. И Леонид понял, что я рассержусь, если он будет настойчив, отступил.

Прижавшись друг к другу, мы крепко заснули. Нашу постель созерцал через окно стареющий месяц на сапфировом, уже утреннем весеннем небе. Чистом, без единой тучки. И я уже забыла, зачем привела сюда Леонида. Мне казалось, что всё произошло по моему желанию. Одного «папика» посадили, и я нашла нового…