Постумия - Страница 29

– Дядя Сева, пристрели меня, сожги в камине – только перестань! – Я действительно мечтала о страшной смерти. Мысленно клялась, что никогда не вернусь ни в клубы, ни в «Пиндостан».

– Как ты знаешь, я по второму образованию психолог. Стараюсь быть справедливым – в меру сил. Хотя справедливость некоторые батюшки и считают дьявольским наваждением… Но я думаю иначе. Не люблю чохом всё человечество, но и не осуждаю. В каждом есть зёрнышко, дар свыше, какие-то способности – пусть даже к обычному, рутинному делу. Встречаются ведь и дворники, и сантехники, влюблённые в свою профессию. Надо только понять, где это зёрнышко у тебя. Найти его, прорастить, уберечь от разных напастей – вот моя задача. Ты вот деда своего сейчас вспомнила – и кстати. Он ведь не был тимуровцем, мягко говоря. Когда началась война, Мишке Грачёву сравнялось десять с половиной. К тому времени его успели принять в пионеры, но очень быстро выгнали…

– Как выгнали?! За что?.. – Меня даже перестало знобить. Сама я в пионерах не была, но знала, что это такое.

– Хулиганил много, из рогатки стрелял. Стёкла в хатах бил, и птицам от него житья не было. Сшибал их влёт – не глядя. Парня бы в стрелковый кружок отдать, а его – на правёж. Кроме того, он очень быстро бегал. Умело маневрировал, маскировался. Еле смогли взять на месте преступления. Да и то только потому, что местный милиционер Гражданскую прошёл. Он, кстати, и посоветовал парня к делу пристроить – в тир свести. А потом – в военное училище отдать. Пообещал посодействовать, но не сумел. Погиб на фронте…

– А дальше что было? – Я затаила дыхание. Дядя раньше никогда так не откровенничал.

– Дальше, в середине августа 1942 года, немцы взяли Краснодар. В это же примерно время вошли в станицу Приморско-Ахтарскую. Мишке не было и двенадцати. И почти сразу он стал разведчиком в подпольной группе. Потом ушёл к партизанам. Там снайпера убили, так будущий мой батя заменил его по всем статьям. Как будто родился с этим умением. Наполовину черкес – чему тут удивляться? Да и отец его, красный казак, знал толк в стрельбе. А тот участковый руководил подпольщиками. Он и взял на себя ответственность за мальчишку. Подучил, конечно, объяснил кое-что. И не мог потом нахвалиться. В Бога не верил, а за Мишку молился. Оккупация там была не очень долгая – полгода всего. Двенадцатого февраля вернулись наши. Но за это время твой дед, Марьяна, очень много успел. Взяли его с взрослыми на явке, где устроили засаду. Скидку на возраст не делали – пытали наравне с другими. После того батя три года ничего не видел, потому что от боли расширились зрачки. Только в Москве сумели его вылечить. Всех подпольщиков расстреляли во рву под Краснодаром. А рядом уже шли бои. Видно, из-за этого у фашиста рука дрогнула. Всех уложили насмерть, а у Мишки пуля рядом с сердцем прошла. Самое главное, что потом они вспоминал эти времена как наилучшие в жизни. Тогда не знали слова «экстремал», но такие люди существовали во все времена. Потому я сейчас и даю тебе последний шанс, Марьяна. Ведь оптимист даже на кладбище видит одни плюсы. Если есть классный товар, то какое значение имеет причёска продавца? Когда тебе позарез нужно встать на след, не до чистоплюйства. Кем бы ни был твой тихушник, пёсик, крестник, внедрёнка, ты с ним работаешь, забыв о приличиях. Там, где река текла, всегда будет мокро. И тебя уже не исправишь. Так что, Марьяна, живи, как жила – у пилона и на «вписках». Привыкла душиться «Живанши» и «Герленом», ездить на «Ауди-8» или «Порше Каррера», так к нормальной жизни никогда не вернёшься. А я даже в детстве зря время не тратил. Всегда обращал проигрыши в победы. Да и ты не из тех, кто даёт задний ход. Во время войны это называлось – «искупить кровью». Конечно, лучше обходиться без крайностей, но вряд ли это получится. По сути, работать сейчас гораздо труднее, чем в девяностых. Там ты чувствовал себя будто на линии фронта, когда противник перед тобой. А нынче – как в тылу врага, когда чаще всего бьют в спину. И перехитрить нужно в первую очередь не бандитов, а собственное начальство. Так что будет очень трудно, Марьяна. Потребуются беспрекословное послушание и стопроцентная мобилизация. Цена ошибки – смерть, позор. Причём не только лично для тебя. И это – не тот позор, когда тебе суют купюры за трусы…

– Я всё понимаю. – Мне снова стало зябко. Но взять назад своё предложение я не могла. Это было бы западло пусть я даже ни в чём не клялась.

– Ничего ты не понимаешь пока! – устало махнул рукой дядя. – Для сравнения – это как с зажигалкой проверять бензобак, чтобы узнать, сколько бензина осталось. И результат, скорее всего, будет примерно тот же. Иди спать, а я поработаю немного. Покумекай ещё – с утра, на свежую голову. Может, сама в ужас придёшь. Тогда сразу откажись – так будет лучше для нас обоих.

– В одном швейцарском кантоне власти запретили строить дома выше двух этажей. А федерации футбола требовалось семиэтажное здание, причём именно в этом месте. Так они взяли и пять этажей возвели под землёй! И мы поступим аналогичным образом. Нас заставляют жить по определённым стандартам и не высовываться. Право – возведённая в закон воля господствующего класса, и с этим нужно считаться. Именно считаться, но не подчиняться нацело…

Мы сидели вокруг стола и слушали генерала Грачёва, который неслышно прохаживался по толстому ковру из угла в угол. Мы внимали шефу, забывая даже дышать. Нас было пятеро – я, Михон, Богдан, Влад Брагин. С нами была ещё и Лёлька Озирская – дочь бывшего директора сыскного агентства, где работала моя мать.