Постумия - Страница 182

182

Арестант смотрел вниз – то вправо, то влево. Он говорил, часто покашливая, переводя дыхание. Лицо, задубелое и тёмное, как древесная кора, даже светилось изнутри. Высота его голоса заметно упала, выдав грусть и печаль. И в то же время чувствовалось, что Кощей хочет говорить.

– Меня в Москве, в Домодедово, усыпили вербовщики каким-то пойлом. Предложили вспрыснуть наш договор. И я, как дурак, повёлся. Очнулся в сарае, не пойми где. Сперва в Союзе держали, в глухомани какой-то. Там около озёр росли кусты конопли. Хотел сбежать, да не знал, где нахожусь. Потом через Среднюю Азию переправили в Пакистан. Там я собирал маковое молочко. Всё время гремел цепями – как в романах. Несколько раз чуть не заснул навсегда. В заросли мака лучше не заходить далеко. Вроде, неплохо так, безболезненно всё кончить. А жизнь проклятая не отпускала, выталкивала назад. Вот, гляди!

Никулин показал Грачёву правую руку. Средний палец был короче других наполовину.

– Что случилось? Отрубили, что ли? – Генерал смотрел, не веря себе.

– Сам отрубил, – преспокойно заявил Никулин. И тут я поняла, что он действительно ничего не боится. – Охранник раздробил фалангу автоматом. Я потом рану зашивал простыми нитками. И плетьми меня били, и на дыбе растягивали. Так что знаю, каково это терпеть. Без воды и пищи днями держали…

Никулин торопливо глотал, захлёбываясь чаем, облизывая пальцы. Дядя рассеянно пригубил свой стакан.

– Прямо при мне многим перерезали горло. Так что не надо меня стыдить, генерал. Я, конечно, сильно сдал. Не хотел больше бежать. За хорошее поведение меня отправили пасти верблюдов. Я выучил хинди и фарси, немного освоился. Потом опять накатило. Украл двух верблюдов, прихватил сухари, вяленое мясо. И дёрнул, куда глаза глядят. Долго скитался. Съел верблюдов, кровь у них выпил. Бывало, что и свою пробовал. И мочу тоже. Морщишься, генерал? А что делать? Пальцы не стоят. Часто тропил зелёную. Из Пакистана – в Афган, потом – в Узбекистан. Дальше перебрался к казахам. Там упал без сил, оказался в тюрьме. Потом выпустили, а ехать некуда. Родных не осталось. Кто помер, кто свалил. Я ночевал на улице, попрошайничал у ресторанов. Там и встретился с Зубаревым, который приехал в Алма-Ату по своим делам. Он мне сперва милостыню подал, а потом разговорились. Семён помог мне паспорт получить. Я ведь секу в «дури» лучше кого другого. Я первый понял, что литовец хочет сбыть хозяину худой товар. Семён потребовал у него отдать разницу с процентами, кроме дани. Тот отказался, хотел сбежать. Его поймали, скинули с вертолёта в бочке с гвоздями. Баба его сбежать успела, но видела из леса…

– Сильно, не скрою! – Грачёв знал, что весь разговор пишется, и потому просто слушал. – Конечно, положение твоё сложное. Вроде как благодетеля предаёшь. Но, думаю, ты с ним давно расплатился. К тому же, он сам тебя кинул только что. Как и других, кстати.

– Я про сына не знал ничего! – Никулин схватил очередной бутерброд. – А ты бы никогда… Сердце моё задубело от обиды. Всё думал – за что? Как собака бегаю за Металлургом. Рву в клочья того, на кого он укажет. И конец будет, как у собаки. А куда деваться? Вот, теперь знаю, куда. Смысл в жизни появился. Завязать, исправиться – чтобы не стыдно было внукам в глаза поглядеть. Считал, что один на земле, как перст. А оказалось… Да пусть теперь Семён хоть на куски меня разрежет – не вернусь к нему! Всё время меня подначивал, чтобы злее был. Мол, пока я адские муки терпел, они тут сладко жили. А ты, Всеволод Михалыч, всю гадость из меня выпустил, как кровь больную. Оказалось, что не пропащая моя жизнь. То, что бесило меня, толкало на злодейства, оказалось выдумкой. Моей ли, Семеновой – неважно. Не один я на свете, не один! И зря исходился от желчи…

– Ты ещё живой, Родион Поликарпович. Можешь всё изменить. Забыть, как страшный сон, то время, когда звался Кощеем.

Ого! А я проницательна. Именно такая кликуха у Никулина и была.

– Сомневаюсь только, что это возможно, – покачал головой арестант. – Мне из тюрьмы всё равно не выйти. Можно только совесть облегчить.

– Тоже верно, – согласился Грачёв. – Но не будем наперёд загадывать. Неблагодарное это дело. Расскажи лучше, что знаешь про Глинникова. Металлурга пока в стороне оставим. Илья-то Сергеевич тебя не спасал…

– Их трое родичей воевали на Донбассе. – Голос Никулина не был теперь ни скрипучим, ни гнусавым. Значит, тогда он притворялся нарочно. – Илья и два его брата, по фамилии Лавренко. Двоюродные, значит, по матери. Воевали с первого дня. Семьям сказали, что едут на заработки в Россию. Илья раньше служил в «Войсках Дяди Васи». В ВДВ, значит. Ихнего командующего Василием звали. Очень уважала его десантура. Фамилию забыл, да и не важно. Ещё один братан был в милиции. Третий – строитель. После того, как Илья без руки остался, он в Питере ЧОП открыл. Братаны тоже на час к нему приезжали…

– На час? – удивился генерал. – Это насколько?

– По-сибирски, ненадолго. Всё делалось по протекции Зубарева. А раньше братья тройкой воевали. Много укров положили, хоть и сами к этой нации причастны. У одного – крупнокалиберный пулемёт был, у другого – гранатомёт «Муха». Третий – снайпер. Стреляли из всего, где есть спусковой крючок. Илья одно время даже без руки на задания ходил. Потом нескольких пленных убил, и его в тыл отправили. Им на обмен люди очень нужны, да и слава плохая. А тут они рэкетом занялись – это по-старому так. Данью обложили всяких мазуриков. Здесь, в Питере, в аэропорту «Пулково», воровская гильдия до сих пор работает. Тоже им платит…

182