Постумия - Страница 91

– Хорошо, Андрей Николаевич. – Я наблюдала за тем, как командир группы встаёт, берёт со стола термос с кофе и направляется в прихожую. – Думаю, что Татьяна не станет ничего от меня скрывать. Она вообще здесь не при делах. Может, соседей своих посоветует. Я ведь ей потихоньку приплачиваю, чтобы бабушке больше внимания уделяла. Как угодно, но узнаю, чем дышал этот «крёстный отец»…

– Вот и добре! – Новодран с трудом натянул куртку, обулся. – Спасибо, Марьяна, за хлеб-соль! Хорошо стряпаешь.

– Да что вы! Это же всё полуфабрикаты. Только брось – и сварится. Я готовить совсем не умею, честное слово!

– Ладно, ладно, не скромничай! – Дрон взял с вешалки свой кейс и от души пожал мне руку.

И я поняла – он тоже видит во мне дочь, сестру, подчинённую, но только не женщину. Такого в моей жизни не было ещё никогда. И поэтому на губах вдруг проступила горечь обиды…

17 марта (день). Я нагрянула к бабуле неожиданно – на неделю раньше обещанного. Она сначала испугалась – не случилось ли чего. Потом расплакалась от радости, что не забываю, покупаю гостинцы. Действительно, пришлось в Зелике, у вокзала, заскочить в «О'кей». Я специально надушилась «Naf-Naf Tioo» – с запахом розы. Ещё туда входили ноты манго, орхидеи и прочих прибамбасов. Озорной, чувственный аромат весны, юности и надежды волнами поплыл по палате, разгоняя, пусть на время, стариковский смрад.

Бабуля, обнимая меня за шею, мочила мою щёку слезами. Эти посещения всегда давались дорого. Потом приходилось долго отмокать в ванне с маслами. Но это был наш с братом крест, который в основном несла всё-таки я. Богдан, же при каждом удобном случае, переваливал свою часть на Кристину. Он считал, что женщины с такими делами справляются лучше.

В интернате меня знали, и потому разрешали загонять «Вольво» во двор, а не оставлять за забором. Я дотащила бы эти два пакета запросто. Но всё-таки спокойнее себя чувствуешь, когда машина в безопасности. Вряд ли днём её угонят, но могут помять. Так уже разочек было. Какой-то чмошник съехал с узкого шоссе и вломился мне в багажник. Охрана, на счастье, его задержала, а потом вызвала ГАИ. Никуда не делся – расплатился по ОСАГО.

– Марьяша, ты что худенькая такая? – Баба Галя заметила это, когда я, уже в палате, сняла большие тёмные очки-«авиаторы». – На лице никакого жирка, и кожа жёлтая. Не заболела? Смотри, нельзя с этим шутить…

– Да нет, бабуль, просто работы много. – Я старалась казаться беспечной, весёлой. – А приехала раньше, потому что потом могут в командировку услать.

– Опять Всеволод воду мутит?! – Бабуля чуть не села в постели, но тут же упала на подушки. – Отца твоего угробил, теперь вас с Богданом оседлал. Генерал, как же! Скольким кровушку выпил, а сам знай жиреет от этого…

– Не надо, бабуль, дядя очень даже стройный, даже худой. Сейчас заболел, сильно кашляет. А по службе в Сочи улетел. И из-за папы до сих пор мучается, я же вижу. Фиг бы мы так жили без него!

– Без него я бы у сына сейчас жила!

Бабушка опять вспомнила молодость, свою несчастную любовь. Правда, Севки тогда ещё не было на свете. В семье её любимого росла только дочка Оксана. Краем уха я слышала, что Галя Смирнова тогда-то ли вешалась, то ли топилась, но её спасли. Уже на приличном сроке ходила, собиралась замуж за Михаила Грачёва, всем родным хвасталась. И вдруг – ночной кошмар, ставший явью. У него в Сочи – законная жена Надежда…

– Бабуль, дядя папу не просил жизнь за него отдавать! И не его вина, что тебя тогда обманули. Сын за отца не отвечает – это ещё Сталин сказал!

– Всё-то она знает, и про Сталина тоже, – проворчала бабушка, хвастливо оглядывая своих соседок по палате.

Тем было завидно, потому что к ним никто пока не приехал. Да и не было ни у кого внучки модельной внешности. Только ведь и это – исключительно дядина заслуга. Иначе пришлось бы мне постоянно находиться на содержании у разных жуликов и воров, чтобы с голоду не загнуться.

– Только Всеволод от меня не откупится, сына мне не возвратит. Вся жизнь наперекосяк прошла. Им – пироги и пышки, а нам – синяки да шишки. Мишенька старше его был, а с отцом родным не прожил ни дня. А этот с серебряной ложкой во рту родился! И мать свою отринул, в Питер из Сочи сбежал. Не поступают так приличные люди, вот что! А сколько раз жениться можно? Третью проститутку взял, которая потом вдруг умерла. Я всю жизнь в суде работала, понимаю. А он, гляди-ка, теперь на Рублёвке живёт! Любит его Господь наш, хоть Всеволод на форменного чёрта похож! Как проклятье моё на всю жизнь! Ты уж, Марьяна, не давай ему на себе ездить. Загонит тебя, как лошадь, и бросит. Ему не привыкать.

– Бабуль, да никого он не бросал! Наоборот, двоих детей усыновил и вырастил. Да ещё и нас с Богданом! Другой бы давно забыл, что нашему отцу жизнью обязан. Кстати, он за брата ещё давно словечко замолвил – перед своим отцом…

– Ох, ты, милостивец, благодетель наш! – Морщинистые руки бабушки взлетели над одеялом и тут же ослабели. – Взяли Мишеньку на Литейный, на чёрную работу. Допустили до своего семейства, как бедного родственника!

– Бабуль, ну что дядя Сева должен был сделать?!

Мне давно надоели эти жалобы и ругательства, повторяющиеся каждый раз – с небольшими вариациями. Потом баба Галя всё забывала и начинала «петь Лазаря» снова. Конечно, её любимый ни в чём не был виноват. Зато его законный сын огребал по полной. И я должна была каждый раз вновь жевать эту жвачку, чтобы успокоить лежачую старушку.

А ведь подмывало вскочить, броситься вон из провонявшей мочой и хлоркой палаты. Несмотря на ежедневную уборку, проветривание и памперсы, запах пропитан мою одежды, волосы; застрял в подкорке. Потом, уже после ванны, я баллончиками лила на себя дезодоранты, духи – склянками. Надо было срочно избавиться от этого запаха – до следующего раза.